Письмо живым людям - Страница 165

165

— Одиночка, — сказал он и опустил бинокль. — Нормально. Будет у меня наконец комплект фигур. Прыщавец воду просил… — Отступил на шаг за плиту, поправил немного сползший ремень автомата. — На кой ляд недоноску вода, а? Самогонку он гнать наладился, что ли?

Высокий презрительно пожал плечом.

— Жалко будет агрегат бросать, если завтра куда уйдем.

— Возня это, возня, — со скукой сказал высокий и сложил руки на коротком десантном автомате, висящем поперек груди. Грузный весело хмыкнул.

— Вот такой я простой мужик. Шахматушки люблю. А ты, сверхчеловек долбаный, вообще ничего не любишь.

Высокий, не отвечая, нагнулся и поднял с земли металлический, чуть погнутый прут — видимо, обрывок арматуры с каких-нибудь развалин. Несколько раз легко похлопал себя по герметическому упругому сапогу с армированным носком. Грузный косился неодобрительно.

— А если я как старший в патруле твои упражнения запрещу? — спросил он.

Высокий насмешливо вздохнул.

— Занимайся уж шахматушками, — снисходительно произнес он затем. — А я… я человеком хочу чувствовать себя, понимаешь? Воздействовать! Жизнь — плесень планет! Она мне не по душе. Я…

— Я, я, — занудным голосом передразнил его грузный. — Головка от… — Он произнес неприличное слово. — Экий ты… — помедлил, выбирая, как сказать, — с идеалами. Верно, три университета кончил? Или папа — адмирал?

Когда женщина с розовыми завязками на голове миновала бархан, сверкающие фигуры выступили из-за стены ей навстречу молча и просто. Женщина сразу остановилась, не пытаясь ни бежать, ни звать на помощь. Летел шелестящий песок, ветер стонал среди обломков на вершине.

— Миленькие… — робко, едва слышно пролепетала женщина, обманутая спокойствием военных. — Ой, да я что хотите!.. Вот! — Она сама поспешно вытащила из-за пазухи так тщательно упрятанный пакет. — Водички только оставьте… немножко. Сестренка у меня…

Протянутая с пакетом рука дрожала в тишине. Высокий не спеша зашел женщине за спину и вдруг наотмашь, изо всех сил стеганул ее прутом. Удар кинул женщину в песок, выбив жуткий вскрик из ее легких; высокий, раздувая ноздри, страстно вздохнул.

— Опять, — пробормотал грузный. Перегнувшись через собственный живот, он подцепил отлетевший в сторону пакет. Отдуваясь, распрямился. — Все-таки вихнутый ты.

Женщина, всхлипывая и захлебываясь, беспомощно ворочалась на песке — прут перебил ей позвоночник. Высокий стоял над нею, наблюдая и впитывая. Затем пнул носком сапога.

— Бутылку не разбей, — сварливо сказал грузный. Высокий ногой перекатил хрипящую женщину лицом вверх.

— Забирай свою бутылку, — ответил он невнятно, его голос взволнованно трепетал. Грузный снова нагнулся, пыхтя, запустил руку за клапаны балахона.

— Грудь, — сообщил он. Покопался. — Ага, вот… Коровища! — почти с обидой воскликнул он, вытаскивая бутылочку. — Заткнуть не могла как следует! — Встряхнул, посмотрел на просвет. — Чуть не половина вытекла… Тьфу! — На ходу забивая пробку поплотнее и от негодования мотая головой, он отошел шагов на семь и сел, в то время как высокий распалялся все более и сам пристанывал при всяком ударе. В заходящемся вое пролетало скомканное: «Родненькие!.. Сестренка…»

— Ну, порезвился, и будет, — громко сказал грузный потом. — Давай доколачивай. Все-таки это, — он неопределенно шевельнул ладонью, — противозаконно.

Высокий, набычась, глянул на него налитыми кровью глазами.

— Ты мне не мешай, — утробно прохрипел он. — Убью!

Грузный не спеша поднялся, одернул и огладил комбинезон.

— Пре-кра-тить! — гаркнул он с неожиданной силой, и высокий замер, обмякая и тяжело дыша.

— Так-то вернее, — сказал грузный спокойно. — Добивай, и пошли.

— Не-ет, — выдохнул высокий. — Пусть полежит. — Голос его был мстительным. — Пусть поразмыслит, какое она дерьмо!

Женщина была еще жива, когда на нее набрела пожилая чета, возвращавшаяся с раздачи. Ни кричать, ни говорить, ни двигаться она уже не могла. Только в горле клокотало да медленные слезы тоски, едко скапливаясь между щекой и резиной, катились сами собой из уставленных в круглые вырезы неба глаз.

— Ах, сволочи, ах, паразиты… Распоясались совсем…

— Никого вроде, — бросила старуха, деловито озираясь. — Вот Господь послал…

Женщина затрепетала в последнем усилии, пытаясь что-то сказать, язык ее шевельнулся в заполнившей рот пене — и дыхание остановилось.

— Не могу чего-то, — буркнул старик.

— Сдурел, старый! — сразу взбеленилась жена. — У самого же шахта в маске выгорела!

— Шихта, — проворчал старик.

— А тут — глянь — новенький! Стеклышко только побилось, так мы от старого вставим… Ой, мужчины, беспомощный вы народ. Как завтра за мальчиком-то в светлый край со старой шахтой пойдешь?

Обхватив голые колени руками, третий час мальчик сидел на вершине бархана. Он никуда не спешил — и видел все, с той секунды, как патрульные прервали предписанный им маршрут движения, до той, как старики, стащив с убитой противогаз, балахон, а потом — снова поспорив немного — зачем-то и одежду, поспешно поползли прочь. Он наблюдал спокойно, потому что чувство, в котором странно мешались недоумение и омерзение, стало слишком привычным с того момента, как мальчик помнил себя. Душа его окостенела от отчаяния и непонимания. Все было мерзким. Все было зверским. Все было противоестественным и чужим. Не таким, как должно. Он не помнил, не знал, каким оно должно быть, но не принимал остервенелого мира, в котором жил. Он и сам был не таким — он знал, его зовут Мутантом, потому что убийственное загадочным образом его не убивало. Он знал, его считают сверхъестественным существом, и, видимо, по праву, — но он этого не понимал. Он знал, от него ждут чудес, — но его это не трогало. Он помнил, как очнулся в тепле забот профессора и его жены; но, постепенно осознав, что они ничего не могут ему объяснить ни о нем самом, ни о мире, что они не отец, ему и не мать, что даже они как-то мимо него, — он ушел, едва начали стаивать насквозь серые от радиоактивного пепла сугробы ядерной зимы. Ушел искать свои корни. И скоро понял — у него нет корней.

165