Письмо живым людям - Страница 209

209

— Сколько? — спросила она. Аф Нут назвал сумму. — О Пресвятая Богородица! — простонала Эвда, пошатнувшись, и ее нежные щеки стали белыми как мрамор.

Аф Нут пожал плечами.

— Хорошо. Если вы опасаетесь, сделаем так. Вашему мужу потребуются две операции с интервалом более чем в сутки, вторая — вдвое дороже. Сейчас вы гарантируете оплату первой, а затем детально выясняете финансовое положение мужа и свое. Если вы не сможете платить дальше, я просто не стану делать вторую — не стану вшивать обратно органы, которые сейчас извлеку для ускоренной искусственной регенерации.

— Мне отступать некуда, — тихо вымолвила Эвда.

Не успела она проставить дату, как хирург вырвал у нее расписку, тщательно прочитал, посмотрел на свет и засунул в нагрудный карман халата. Затем весело подмигнул и, крутнувшись на каблуках, вышел из помещения, чтобы начать готовиться к операции.

Эвда долго смотрела на закрывшуюся дверь. Потом, едва не плача, пересчитала наличность. И она еще мнила себя состоятельной женщиной! О, конечно, ей хватило бы на то, чтобы выменять кимоно с хроморефлексорной росписью ткани или легковой спортивный спиралодиск «Мерседес», но даже суток работ аппарата гемодиализа Эвда не смогла бы финансировать. Ненависть к Рену Бозу переполняла все ее существо. Проклятый, невыносимый мальчишка! Идя на такой риск, не позаботиться о том, чтобы заранее отказать ей свой бесценный домашний архив, который можно было бы втридорога продать Академии, — и теперь Академия в полном согласии с законом заграбастает его задаром! Приходится выкладывать на операцию последние талоны, чтобы этого не допустить! О, хотя бы на час вернуть кретину дееспособность, чтобы он успел оформить завещание!

После долгого бесцельного хождения из угла в угол гостиной Чара Нанди устало опустилась в широкое кресло, стоявшее у распахнутого в тропическую ночь окна. Снаружи царили мертвая тишина и тьма, лишь внизу, догнивая, чуть светились от плесени бесчисленные пни пальм, еще в начале века начисто сведенных по всей Малакке лесодробильным товариществом «Веда Конг и сыновья».

Чара уже знала, что ее Мвен вполне оправился, но не могла решить, как теперь вести себя с любимым. Почему он не сказал ей? Почему она только теперь узнает все от посторонних людей? Неужели боялся, что она потребует своей доли выручки от патента? Нужна ли она ему, если он скрыл от нее свой странный, безумный подвиг? И сможет ли она облегчить его боль, самую страшную боль, какую может испытывать мужчина, — боль поражения в схватке с косной материей, с темной, безликой энтропией мироздания? Не воспримет ли он ее участие как унизительную для себя жалость? Растерянность и нежность, удесятеряя друг друга, захлестывали ее ранимую, трепетную душу.

Настойчивый звонок вызова прервал ее мучительные размышления. Чара медленно подняла руку и включила ТВФ.

На зажегшемся гемисферном экране возник пожилой коренастый человек с красивой проседью в тщательно уложенных волосах, в безупречно сидящей черной тройке, белоснежной рубашке и черном галстуке «бабочка». Чара вздрогнула: это был председатель кооператива «Онанизон» Кум Хват.

— Мадам, — сказал он, — тысяча извинений за беспокойство. Но, видит бог, мне не к кому больше обратиться. Я разыскиваю вашего друга, Мвена Маса, по срочному делу, а у него никто не отвечает. Не могли бы вы мне как-то помочь? Я буду крайне вам обязан.

— Мвен Мас, — омертвело ответила Чара, — пьет Нектар Забвения в дегустационном зале фирмы «Сантори». Он сам осудил себя.

Кум Хват изысканным движением поправил очки. Раскаленно сверкнула золотая оправа.

— Боюсь, это все не так просто, — проговорил он и, положив ногу на ногу, наклонился к экрану. — Он, вероятно, не вполне отдает себе отчет в серьезности положения, в котором очутился.

Пока ваш гениальный друг, мадам, вместе со своим еще более гениальным другом старался осчастливить человечество, а попутно сделать ненужным возглавляемый мною трудовой коллектив, я позволил себе скупить все его векселя и долговые обязательства. — В глазах Кума Хвата полыхнула давно скрываемая ненависть. Он хлестнул себя по колену пачкой документов. — Теперь он мне заплатит за все!

И тогда Чара Нанди закричала.

...

Даже не знаю, что тут можно рассказать. Текст говорит сам за себя. Это почти публицистика, и никакой потайной писательской кухни (роковая любовь, ночные кошмары и глюки, КГБ, дети брачные, внебрачные и кроссбрачные, тридцать три с половиной запоя, психушка, нужное подчеркнуть и приписать автору в слухах) за ним нет.

В 92-м и 93-м годах был очень популярен слоган «Чума на оба ваши дома» (да его и теперь поминают частенько). Уже почувствовав, к чему идет, я произнес его на два года раньше остальных, вот и все.

В тот декабрь в Комарове было очень много снега, и он сказочно сверкал вечерами в свете ртутных фонарей, горевших у перрона станции. И крахмальное безлюдье заснувшего на морозе дачного поселка, и гулкая прозрачная тишина…

Как раз там и тогда я, написав «Прощание», успел до Нового года еще и осовременить «Мотылька и свечу», превратив их в «Воду и кораблики».

А месяцем раньше, добывая ножки Буша, чтобы хоть что-то было поставить на стол в день рождения матери, я так застудился, что пришлось зуб вскрывать и дергать нервы. Семь часов в очереди на улице перед магазином, под пронизывающим ноябрьским ветерком, выколачивавшим, как пыль из матраса, из волглого серого неба крупные, слизистые хлопья мокрого снега, и тот валил на продрогших, озверелых людей; все по науке — написанные шариковыми ручками номера на тыльных сторонах ладоней, забаррикадированные двери магазина, только узкая щель оставлена, чтоб больше одного не входили…

209