Письмо живым людям - Страница 91

— Наверное, — согласился я. — И это страшнее всего.

— Ты думаешь?

— Да. После такого краха всегда наступает период равнодушия, и если дать ему затянуться — это страшнее всего.

— Все-то ты всегда знаешь заранее.

Я усмехнулся.

Мы дружили еще с детства. Потому-то именно он прилетел сейчас. Это стало неписаной традицией: если инспектор допускал ошибку или оплошность или просто что-то становилось непонятно, на контроль посылали его друга. Посторонний был способен проявить снисходительность, но друг не мог унизить его.

Прижав кулаки к щекам, он медленно мотал головой из стороны в сторону.

— Пыль растеклась на сотни тысяч кубических астроединиц, — проговорил он. — Не собрать…

— Не мучь себя, — сказал я. — Я ведь не сидел сложа руки, пока ты проверял.

— Пытался нащупать? — Впервые он поднял на меня глаза.

Я кивнул.

— И?..

Я пожал плечами.

— Может быть, какой-то искусственный источник излучения ввести внутрь облака? — беспомощно, наугад предложил он.

— Экстрамеры требуют экстраэнергетики, — ответил я. — Я думал и об этом. И о вынесении планеты за щит, так, как мы буксировали объекты распыления для щита, но ведь теперь тянуть придется вместе с Мю Змееносца, со всей системой, нельзя же лишать планету звезды. Можно представить себе энное количество гравигенераторов, выведенных на статические орбиты внутри облака и стягивающих на себя пыль. Можно представить себе силовой кокон вокруг Солы, в котором малыми затратами поддерживается энергетическое статус-кво в период транспортировки за пределы щита обратно, но сам такой кокон будет потреблять энергию, равную полной энергии четырех голубых звезд, не говоря уже о том, что для облучения выбросом его придется открыть, и кто тогда заменит Соле ее солнце? Тоже мы? Можно, наконец, представить себе попытку перебросить излучение выброса сквозь возведенный нами щит через надпространственные каналы, ориентированные на Солу.

— Ну, это уже…

— Принципиально все это возможно, я считал. Но при осуществлении, помимо того, что для разработки проекта нужны многие годы, даже если эта разработка окажется успешной, нам понадобится в этом районе Галактики энерговооруженность, на два порядка превышающая ту, которой располагает сейчас человечество в целом. Можно представить себе колоссальную цепь гравигенераторов, которые искривят путь выброса на всем фронте, заставят обогнуть облако, а затем вторую такую же цепь, которая нацелит его обратно на Солу. Скажу по секрету, когда мне это пришло в голову, я решил было, что решения найдено, потому что ведь выброс можно направить вслед планете, и он раньше или позже нагонит ее, век-другой тут роли не играли бы, значит, у нас возник бы запас времени… но ведь выброс уже уткнулся в щит и гаснет в нем… Выбор, как видишь, широчайший.

Он скорбно кивал. Его огромная размытая тень на дальней стене кивала тоже, и было что-то завораживающее, дьявольское в ритмичных, размашистых колебаниях мутной темноты, беспрепятственно и невесомо скользящей поверх обивки, поверх циферблатов и шкал на дублирующем пульте.

— От такого выбора не становится легче, — сказал он.

Я улыбнулся.

— Какая глупость… Тридцать лет, выбиваясь из сил, губить то, о чем мечтали испокон веков.

Я не ответил. Что тут можно было ответить? Сосущая пустота в душе не уменьшалась и не увеличивалась, она была, и мир лишился красок и теплоты, и все было тщетно, и хотелось спать, и отдаться течению, которое несло нас по Вселенной одних, одиноких, из пустыни в пустыню, беспредельно, безнадежно, бессмысленно… Боли уже не было. Боль — спутница борьбы, и исчезает в миг осознания бессилия, и ее место занимает ничто. Сонливость. Сосущая пустота.

— У вас с этой девушкой… с дочерью его… что-то было? — осторожно спросил он вдруг.

— Нет.

— Но ты… прости, что я спрашиваю… это, конечно, не имеет отношения, но все же…

— Но, кажется, я начинал хотеть, чтобы было.

— Знаешь… Я чувствовал. Сразу что-то такое… А она?

Я пожал плечами.

— Послушай, что я хотел спросить. Ты с тех пор так и один?

— Да при чем это здесь? Один, один, успокойся.

— Перестань. Не сходи с ума.

— Хорошо, но тогда и ты не лезь… — Я помедлил, а потом у меня вдруг вырвалось: — Я ведь все время… как-то ждал. Что она возвратится.

Он молчал, исподлобья глядя на меня из глубины диспетчерской, оранжевый и плоский в последних лучах уходящей звезды.

— А как же ты… сказал, что здесь уже хотел…

— А вот так, — ответил я. — Бывает и так. В какой-то момент вдруг с удивлением понимаешь, что уже не ждешь. И хватит!

Я вернулся после инспекции на гидрокибернетические плантации Бунгуран-Бесара, и дом мой был пуст. Осенью. К стеклу веранды прилип влажный кленовый лист, с серого неба медленно сеялся теплый дождь и легко шуршал по крыше, по траве, по листьям, засыпавшим землю и ступени крыльца, с реки натекал прозрачный туман. Я посадил гравилет под самым кленом, уже почти оголенным, печальным, с черной от влаги корой; откинул фонарь, и вместе с пряным сырым воздухом в кабину ворвалось неповторимое, сладкое ощущение родного дома — места, где ты нужен сам по себе, всегда, пусть даже усталый, пусть даже раздраженный и неразговорчивый — не как блестящий исполнитель, не как талантливый инспектор, не как интересный собеседник, не как влиятельное лицо в Контрольном отделе Комиссии капитальных исследований при Совете, не как надежный товарищ… Просто как целый человек. Просто. Весь. Я стащил перчатки, лицом ловя ласковый дождь, швырнул их на сиденье, спрыгнул на податливую землю и, на ходу расстегивая куртку, вошел в сени, громко топая, чтобы она успела проснуться, понять, что я иду, сделать вид, что спит, и приготовиться встретить меня… Осень, наше любимое время года. Семь лет прошло. Не знаю, где она теперь, с кем… Не сказала ни слова. Так тоже бывает.