Письмо живым людям - Страница 58

— Наверно, забыл уж, какого цвета глаза у жены, — укоризненно сказал Костя.

— Карие, карие, — пробормотал Мэлор, с отсутствующим видом глядя на лежащий рулон. Бекки засмеялась и показала Косте язык. Костя хмыкнул.

— Вот, ей-богу, имеем связь, но не ловим, — вдруг внятно проговорил Мэлор. — Пространственные деформации имеют не ту структуру, что мы ожидали по большой теории. Смех и слезы — переселение началось вслепую. Куда спешат? Загорелось вдруг. Не понимаю я их… Завтра третий корабль пойдет, сто тыщ народу, уверены, что их встретят на готовеньком, — а если там заминка какая-то?

— Ну, разумеется, — проворчал Костя. — Твоих прозрений не подождали. Ох, Мэл…

— Но ведь это дело дней! — воскликнул Мэлор. — Надо еще чуть подумать. Я же чувствую — вот-вот что-то сдвинется в мозгу…

— Если так пойдет — у тебя там и впрямь сдвинется.

— А, тебе бы только шутки шутить.

— Мэл, — осторожно спросила Бекки, — ты из-за этого и не просился?

— Ну, в общем, — сразу сникнув, буркнул Мэлор.

Пусть всегда так и знает, подумал он. Она же не терпит, чтобы из-за нее кто-то чем-то жертвовал. Да и разве это жертва? Сдалась мне эта Терра без нее!

Но в душе он все время ощущал: сдалась.

Стало тихо.

— Ну, я пошел, — сказал опять Костя. — Доброй ночи.

Столб света прыгнул из коридора и выпрыгнул обратно.

— Кофе согреть? — спросила Бекки.

— Да нет, какой уж кофе. Спать пора.

— Давай, — сразу согласилась она и стала краснеть. Пошел второй месяц, как они жили вместе, — и все равно краснела. Мэлор отпихнул ногой рулон и шагнул к Бекки. Рулон, шелестя, петляя и разматываясь, укатился к двери.

— Ей-богу, из-за этого, Бекки, — убеждающе сказал Мэлор. — Ведь моя же установка была на очереди, ты подумай… Я же чувствую, что прав… и ты чувствуешь, правда?

Она взяла его ладонь свободной рукой и, по-котеночьи щурясь, потерлась об нее горящим лицом.

Ринальдо

Долгие годы индустрия планеты ориентировалась на переселение. Разработаны были принципы гиперсветовой коммуникации. Построены и испытаны корабли, они продолжают создаваться — молниеносные города, способные перебрасывать на другой край Галактики до ста тысяч людей за рейс. Найдена землеподобная планета. И теперь, когда вот уже, вот уже спасение, когда казалось — успели все-таки и близок был блаженный миг расслабления, счастливого отдыха от трудов, вдвойне невыносимых оттого, что о них и о их смысле непозволительно говорить вслух… Что это? Почему, за что? Ведь гибель…

Ринальдо на ощупь сунул руку в карман и вытащил ампулу с лекарством, приложил к тыльной стороне ладони, нажал на донышко. Лекарство с легким зудом пронизало кожу.

Удушье отпустило почти сразу. Ринальдо осторожно впустил воздух в легкие. Смог увидеть, как Астахов тревожно смотрит на него, перегнувшись через стол.

— Позвать врача? — спросил он опасливо.

— Нет, нет. — Ринальдо попытался улыбнуться. — Пустяки. Уже все. Спасибо, Валя.

Врача… Хоть об пол черепом бейся.

Адмирал молчит и безнадежно глядит в стену. Ему худо. Ведь не кто иной, как он, кричал вчера: я знаю эти машины! Он забыл, что когда вторгается непредсказуемое, конкретные знания пасуют. А неконкретное, вкусовое неприятие не доказывается… почему-то. И адмиралу теперь худо. Настало время этических абстракций — оно всегда возвещает о своем приходе катастрофой, перед которой пасуют конкретные знания, — и он, страдая, ждет, что скажет Ринальдо, который болтает, но выручает: в детстве, когда знойный мальчик не успевал с уроками, потому что надо было целоваться с девочками или драться с другими мальчиками; в Школе астронавигации, когда знаменитый курсант до одури бесился на тренажере, выковывая мужское тело предельными нагрузками, дрессируя себя до полного автоматизма реакций, уводя в неразмышляющий инстинкт каждое движение каждой мышцы и каждой мысли…

И Валя Астахов, друг настоящий, а не рабовладелец от дружбы, единомышленник на вторых ролях, тоже ждет с какой-то потусторонней надеждой; будто можно сейчас встать и сказать: «Нет, в радио вкралась ошибка, корабли целы, я точно знаю». И оба поверят, вот что страшно. Поверят сущей чепухе, ведь правда настолько нелепа и жестока, что нет у сознания возможности принять ее, вместить ее, приноровить ее к дальнейшей жизни. Вернее, приноровить к ней дальнейшую жизнь. Какая уж тут дальнейшая жизнь…

Ну а мне-то от кого ждать спасительной лжи? Спасительной… Спасительная ложь уже была вчера, когда Чанаргван победно трубил в эфир. Хватит. Ринальдо изо всех сил стиснул голову ладонями, но это не помогло. Правды не было. Выхода не было. Смысл правды — давать выход и спасение; а когда нет выхода, правда ничем не лучше лжи. Спасения не было, все катилось в тартарары, и никому он, так привыкший помогать, помочь не мог на сей раз, оттого что он не бог, он всего лишь координатор усилий человечества, а возможности человечества конечны. Исчезающе, пренебрежительно малы по сравнению с той задачей, которую навалила на него природа.

— Послушайте, — вдруг глухо произнес Чанаргван. — А это не диверсия?

Ринальдо увидел, как глаза Астахова, устремленные на него, наполнились серой жутью; и так тошно ему стало, когда он понял, что Валя сразу поверил в этот бред, как бы страшный, отверзающий пропасть, намекающий на неведомого и жестокого врага, но на деле — упрощающий мир до структуры детской страшилки. Тут в троллейбус вошли мертвец и два скелета, и мертвец отнял у мамы ее зонтик…